Немного о травмах

Иду я как-то зимой по колошниковой площадке цеха № 4 и вижу, что 43-я печь остановлена из-за облома электрода, и бригада как раз пытается вытащить обломок из печи. А я, повторю, занимался изучением стойкости электродов и процессами горения дуги. Мне было важно увидеть, какую форму имеет торец этого обломка. Умный человек на моем месте просто подождал бы минут 5, пока бригада не извлечет обломок из печи и не отволочет его на балкон, а потом бы спокойно его осмотрел. Но со мною что-то случилось, и я совершил очень большую глупость. Суть вот в чем.

Обломки электродов из печи извлекались пятитонной лебедкой, поскольку сами весили около 2-х тонн и были погружены в шихту где-то на метр. Остаток обломанного электрода поднимался до крайнего верхнего положения, петля толстой цепи на конце троса набрасывалась на верхнюю часть торчащего из колошника обломка, и лебедка тянула обломок, как стоматолог тянет зуб из челюсти. Но в данном случае из-за неравномерной завалки колошника вытащить обломок в сторону балкона не представлялось возможным, и бригада тащила его в сторону внутренней стены цеха. Для этого за колонну у этой стены крюком зацепили старый блочок, снятый с малого подъема крана, и через него пробросили трос от лебедки. В целом получилось что-то вроде рогатки, в которой роль резины выполнял натянутый трос, удерживаемый обломком и лебедкой, а роль камешка — блочок. А тут надо сказать, что когда лебедка натягивает трос, то стоять рядом с тросом и, тем более, переступать через него — это грубейшее нарушение правил техники безопасности, поскольку, если трос порвется, то в лучшем случае будет очень больно.

Я же догадался до совершенного идиотства — я переступил натянутый трос и подошел к печи, чтобы увидеть этот чертов конец электрода, когда лебедка вывернет его из шихты. Поскольку я был не в суконной куртке, а в обычном зимнем пальто, то не стал подходить вплотную к печи, чтобы пальто не обгорело, а остался, так сказать, «на линии огня» этой рогатки. Тут сработало еще и баранье чувство стадности — дело в том, что двое плавильщиков тоже стояли в этом треугольнике и швеллером пытались подковырнуть обломок, вот я и подумал: если они там стоят, то чего мне бояться? Они были в суконках, и я от пламени печи спрятался где-то в метре за их спинами.

Тут лебедка в очередной раз натянула трос, мужики легли на швеллер, обломок дрогнул и начал вылезать из шихты, я из любопытства подался корпусом веред, и в это время раздался щелчок. Боковым зрением я увидел, как из блочка вырвало крюк, и трос швырнул его на меня. Блочок поднялся в воздух и полетел, переворачиваясь по оси полета, подлетел он ко мне в вертикальном положении, ударил вскользь по лопаткам, поднялся еще выше, перелетел разливочный пролет, ударился о его стену и упал на пол. Причем все это я увидел за доли секунды.

Я понимал, что по мне попал снаряд весом килограмм в 30 и летевший со скоростью, если и меньшей, чем пушечное ядро, то не на очень много. Но боли не было. Так бывает при тяжелых травмах, когда возникает шоковое состояние. Я попробовал пошевелить лопатками — боли не было. Тут я понял, что блочок меня не ударил, а просто скользнул по спине.

Но этого не поняли остальные. Они видели, что блочок попал в меня, а то, что я подался вперед, сочли следствием удара. Народ бросился ко мне, схватил под руки и потащил в пультовое помещение печи, в котором было немного теплее. Я уверял, что со мною ничего не случилось, но народ мне не верил, поскольку видел у меня на спине следы известки, в которой был измазан блочок. Вбежал перепуганный начальник смены, мой друг Саша Скуратович, меня начали раздевать, бригадир дрожащей рукой набирал на телефоне номер здравпункта, чтобы вызвать «скорую». Раздели, убедились, что у меня на спине и маленького синячка нет, облегченно вздохнули. После чего набрали побольше воздуха и начали материть, особо изощрялся мой друг Саша Скуратович. Все вспомнили, ничего не забыли, особо акцентируя внимание на том, что этим долбо…бам из заводоуправления делать нех…й, они шатаются по цехам, а порядочным людям потом за этих пиз…ков отвечай! Я быстренько начал одеваться, но только надел пальто, как влетел начальник цеха Мустафа Адаманов, и теперь уж он потребовал от меня второй сеанс стриптиза, и сам меня ощупал. Ну, и потом этот горячий татарин присоединил свой солирующий голос к общему хору матерящихся. Я понял, что мне лучше побыстрее убраться, а на обломок посмотреть завтра.

Я бежал к себе в ЦЗЛ в заводоуправление с надеждой, что Адаманов, как умный человек, будет помалкивать об этом, в сущности, пустячном случае, поскольку он произошел в его цехе, соответственно, начальника цеха этот случай тоже не красит. Прибегаю, а Парфенов: «Что случилось? Тебя Друинский срочно вызывает!» Иду к шефу, захожу в кабинет и никаких тебе «садись». Все пришлось выслушать стоя, теперь уже в третий раз. В общем, если это изложить для дам, то смысл был в том, что «а я-то считал тебя умным человеком!». Назначил позорное наказание: тут же позвонил в отдел техники безопасности и распорядился провести мне внеочередной инструктаж и принять экзамены по ТБ. Ну что тут поделать — виноват! Я бы в таком случае поступил точно так же.

Чтобы вы поняли Друинского, следует сказать, что в зиму на 1943 год из-за ошибки товарища он получил тяжелейшие ожоги лица и шеи. «В горячке я не чувствовал мороза, пока шел до медпункта. Мне оказали первую помощь, забинтовали, и я отправился домой. Ожоги оказались серьезными (3-ей степени), проболел 2–2,5 месяца; после того, как раны зажили, долго оставались следы от ожогов», — пишет он. А летом 1946-го он получил вторую травму, ее подробности характеризуют Михаила Иосифовича.

«Я работал в смене с 8-ми до 16-ти. Печь № 4 ночная смена сдала нам в плохом состоянии, можно сказать, в аварийном. Всю смену металл выходил из печи плохо, его накопилось в печи большое количество. Мы приняли меры, чтобы сплав разогреть. На втором выпуске из летки пошла сильная струя, и пошла по длинному желобу в гранбак (грануляция), все обошлось благополучно. А вот на третьем выпуске струя была настолько мощной, что произошел сильный взрыв с выбросом воды и пара из бака вверх под крышу цеха. Я находился к гранбаку ближе всех, стремясь деревянной трамбовкой прижать струю металла ближе к рассеивателю воды (для уменьшения опасности взрыва), меня обдало горячей водой и паром… На машине «скорой помощи» меня отвезли в поликлинику к глазному врачу. Она определила, что в глаза попало много мелких частиц металла. Стала их извлекать… Правда, года через два-три был рецидив, я стал ощущать боль в одном глазу. Обратился к врачу, которая раньше меня лечила, фамилия ее Ким. Она внимательно осмотрела глаз и обнаружила крохотное инородное тело в белке глаза. Это была частичка металла, не извлеченного из глаза в первый раз. Поскольку прошло много времени, извлечь его было довольно сложно. Врач сделала надрез (так она мне объяснила) и извлекла эту частичку. После этого проблем с глазами у меня больше не было».

Обратите внимание на обстоятельства получения второй травмы — Друинский знал, что может быть взрыв и пытался его предотвратить. Но эту операцию обязан был делать не он — мастер, а рабочий, которого он должен был послать. Но он эту операцию пошел делать сам, то есть получил травму вместо рабочего. Это Друинского характеризует? Как-то объясняет, почему он в тылу награжден боевым орденом?