3. Первые решения революционной власти

На что были направлены действия властных структур в это неспокойное время?

Комитет народной власти освободил из тюрьмы политзаключенных, создал комиссию по организации ставропольской добровольной милиции, которая подчинялась городскому голове. 8 марта ставропольская полиция была преобразована в народную милицию, при этом весь старый состав полиции, за исключением полицмейстера, остался на своих местах. В основе организации деятельности милиции сохранился прежний порядок. При управлении милицией учредили судебно

следственную комиссию, состоявшую из представителей местной адвокатуры и городских судей. Сыскное отделение осталось в прежнем составе, но его переименовали в разведочное бюро.

В мае исполком Комитета народной власти утвердил земельное земское обложение по одному окладу со ста десятин земли; ввел твердые цены на хлеб; определил все вопросы о продаже и аренде земли до выборов в Учредительное собрание; установил порядок использования труда живших в Ставрополе австрийских военнопленных; освободил арестованных впопыхах представителей местной администрации; определил функции волостных судов, земской управы, воинского присутствия.

Стремясь не допустить беззаконного перераспределения земельной собственности, Временное правительство дало своему комиссару Н.В. Тресвятскому указание: «Лица, допускающие захват какой бы то ни было чужой собственности, инвентаря, хлеба или земли, подлежат законной ответственности по суду». В связи с этим Комитет народной власти не инициировал решение земельного вопроса.

Советы выступали за более радикальные преобразования. Совет рабочих депутатов провел в жизнь решение о введении для всех рабочих и служащих Ставрополя восьмичасового рабочего дня. Большевики призывали к конфискации помещичьих земель и передаче их крестьянам. Но единства между крестьянским и рабочим Советами не было. В.В. Баныкин неоднократно предлагал крестьянам Ставрополя образовать единый Совет рабочих и крестьянских депутатов. Это, несомненно, послужило бы укреплению революционной власти в уезде, но крестьяне отказывались. Только в декабре 1917 г. вопрос о единстве радикальных сил был решен: объединѐнный Ставропольский городской Совет рабочих и крестьянских депутатов всѐ же был образован.

Революционные настроения усиливались и в комитете. В результате октябрьских выборов в составе уездного земского собрания резко выросло число представителей партии эсеров. А 17 октября новым комиссаром в Ставропольском уезде утвержден А.С. Буянов. Таким образом, демократические, либеральные силы сошли с политической арены. Началась борьба за власть между двумя социалистическими партиями.

Баныкин Василий Васильевич (1888—15.06.1918), родился в селе Бектяшки, Сенгилеевского уезда, Симбирской губернии.

Окончил Самарскую фельдшерскую школу, Юрьевские частные университетских курсы по специальности «врач».

Занимал должности эпидемического фельдшера села Чекан, фельдшера земской больницы Ставрополя, первого председателя исполкома городского Ставропольского Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов (январь 1918) и исполкома Ставропольского уездного Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов (март - июнь 1918). Член партии социалистов-революционеров (1917 - 1918). Погиб во время оккупации Ставрополя чешским батальоном в июне 1918 г.

Тресвятский Николай Владимирович (1857 – после 1918).

Окончил юридический факультет Казанского университета (1879).

Занимал должности чиновника Казанского окружного суда (1879 - 1881), Казанской судебной палаты, судебного следователя Лоишевского уезда (1879), следователя 2-го участка Чебоксарского уезда Казанского округа (1881-1883), члена Самарской губернской земской управы (1895 - 1908), председателя Ставропольской уездной земской управы (1910 - 1918), ставропольского уездного комиссара Временного правительства (март - ноябрь 1918). Кавалер ордена святой Анны III степени (1906).

Контрольные вопросы

1. Какие изменения в системе органов власти города и уезда произошли после февральской революции?

2. Кто возглавил новую власть в Ставрополе? Какие должности занимали Н.В. Тресвятский, А.С. Буянов?

3. Расскажите о первых решениях Комитета народной власти в городе.

4. Когда были созданы Советы крестьянских и рабочих депутатов в Ставрополе? Кто их возглавил?

5. Чем закончилось противостояние политических сил в городе?

История в стихах и прозе

Скиталец (С.Г.Петров) «Лес разгорался» (фрагмент)

На затылке кургана, там, где по отлогому зеленому склону росла кудрявая роща, собралось на поляне человек двадцать – тридцать мужиков. Немного пониже горной дороги, в тени деревьев, на горбе кургана, пестрели они своими разноцветными рубахами. В центре всей группы, в позах противников, сидели друг против друга Мирон и земский агроном Михайло Васильевич, давнишний друг и руководитель буяновцев. Рядом с Мироном сидел учитель. Агроном и Мирон спорили. Все слушали.

Михайло Васильевич был худенький, маленький человечек в пиджаке, косоворотке и высоких сапогах. Бледное нервное лицо его с подстриженной остренькой бородкой, в которой уже пробивалась кое-где седина, казалось измученным. Он полулежал на траве, нервно комкал и кусал сорванный стебель и внимательно, враждебно слушал. Говорил Мирон.

– Пятнадцать лет! – звучал его грудной голос. – Пятнадцать лет ты шептал нам каждому поодиночке, а которым чуть ли не сызмальства: «поднимайтесь», а мы спали, ходили впотьмах, боялись, как маленькие ребятишки. Мы тогда, правду сказать, мало что у тебя понимали. А все-таки мы думали: ежели придет это время, то уже не кто, как он, пойдет у нас впереди.

Мирон сидел в центре всей толпы, поджав под себя ноги, нервно возясь на месте и сдвинув картуз на затылок.

– Выслушай ты нас, пойми ты нас! – нервно звенел голос Мирона. – Мы терпели, и отцы наши терпели, и деды и прадеды терпели... Мы сотни лет терпели... А когда мы спрашивали, где правда, нас усмиряли, секли, сажали в остроги, и мы опять терпели. Конца не было нашему терпению... Будь оно проклято - мужицкое терпение! Кровавыми слезами мы поливали вот эту каменистую землю, костями своими удобряли ее. И – терпели...

Толпа беспокойно зашевелилась и глухо, невнятно застонала: не было слов и не было ясных восклицаний – был только стон и вздох одной общей груди.

– Но вот пришел конец терпению... мы пришли к тебе и сказали: «Веди нас, указывай, что нам делать; мы согласны». А ты что нам сказал? Ты испугался первый! Кажется нам теперь, что один только страх у тебя там, страхом полна вся твоя душа!.. Ну, так что же? Ступай куда-нибудь от нас подальше, на спокой, мы тебя не неволим, только хоть не мешай ты нам. Кончилось время, когда по задворкам-то шептались, пора громко говорить... Настал час идти нам всем добывать свое мужицкое счастье...

Слова о мужицком счастье Мирон произнес торжественно, глубоким голосом. Этот крепкий грудной голос дрогнул всем знакомой огненной дрожью, лицо Мирона преобразилось, глаза сверкнули слезами. Он стоял перед изможденной фигурой Михайла Васильевича, словно вылитый из бронзы, сильный, молодой, вдохновенный.

– Не становись на дороге, Михайло Васильевич, уходи, – прошептал он, энергично тряхнув головой.

– Верно ли я сказал? – спросил Мирон, обращаясь к собранию.

Толпа молчала. В ней копилась тяжесть, готовая оторваться и упасть, как нависшая капля.

– Верно! – вдруг резко вымолвил кто-то. И тогда что-то прорвалось и хлынуло. Все загалдели разом.

– Верно! Верно! Все сказал!

– Пора в отставку! Ха!

– Отобрать доверенность!

– Пусть уходит! Невозможно с ним!.. Не согласны!..

Михайло Васильевич побледнел. Губы его искривились, глаза замигали, левая бровь подергивалась. Он стоял на бугре один перед бунтовавшей толпой.

– Уходи! – галдели мужики.

Тогда он сделал отчаянный жест, прося слова, и толпа мало-помалу стихла.

Михайло Васильевич заговорил хриплым, дрожащим от волнения голосом.

– Постойте! – крикнул он. – В чем дело?.. За что вы гоните меня?.. Не за то ли, что я пятнадцать лет воспитывал, развивал, учил вас? Пятнадцать лет шептался с вами по задворкам? Но как бы я мог иначе говорить, если бы не шептался? Я шептал вам великие слова... слова о правде... о человеческом счастье... Не за то ли вы гоните меня, что я отдал вам лучшую часть моей жизни, или, может быть, за то, что я любил вас, как своих детей. Теперь – дальше: вы укоряете меня за то, что вы решили «подниматься», а я не соглашаюсь вместе с вами, не исполняю моих слов на деле...

Но как вы поднимаетесь? Стихийно! Вы поджигаете лес, открыто захватываете землю, собираетесь громить помещиков! Мне не жалко леса и не жалко помещиков, мне жалко вас: вас разгромят казаки, вас перебьют, рассажают по тюрьмам! Погибнет мой труд, погибнет все, над чем я трудился пятнадцать лет! Вас перебьют свои же, темные, несознательные односельчане. Вы подумайте только, что начинается теперь в деревнях: все перемешалось, перепуталось, какая-то всеобщая смута, льется кровь, отнимают землю, лес загорается...

–Будет! – крикнули ему. – Поздно тушить! И не тебе бы за это дело браться! Сказано –уходить!

– Довольно, Михайло Васильевич! Брось вожжи! Теперь мы сами хотим, одни, без тебя! Не хотим по-старому!

Мужики размахивали руками и возбужденно шумели:

– Врут, всех не перебьют!

– Чего тут? Уходи домой!

– У нас Мирон будет заместо тебя!

– Не хочешь быть впереди, так останешься сзади!

Краска сдержанного гнева залила бледные щеки агронома.

– Прощайте, больше не о чем говорить! – прерывающимся голосом резко крикнул Михайло Васильевич.

Он весь перекосился, безнадежно махнул рукой, повернулся от мужиков и стал спускаться с бугра вниз по откосу. Ноги его скользили по влажной траве, и он, прыгая, побежал вниз, раскинув руки, как подшибленные крылья. На бегу он цеплялся за кусты и камни, падая то в одну, то в другую сторону, и был в то время похож на подстреленную птицу. Он бежал все быстрее, спотыкаясь и поднимаясь, и наконец, пропал из глаз. 1905 г.149